О венгерской поэзии

Всю жизнь занимаясь венгерской литературой, причем не только осмыслением ее истории и особенностей, но и практическим ее освоением (т.е., попросту говоря, переводом), – я давно пришел к выводу, который без колебаний и выскажу.

Вот он, этот вывод: по образу мысли, по ментальности, по складу характера венгры очень близки нам, русским. Во всяком случае, они нам гораздо ближе, чем большинство славянских – т.е. говорящих на одном из славянских языков – народов.

Ну, близки – и что? А ничего. Это – не комплимент ни венграм, ни нам; это – просто констатация факта.

Однако данный факт – полезен. Он позволяет более живо, более «объемно» воспринимать и понимать историю венгерской литературы, а значит, и венгерской культуры в целом. Он, в частности, помогает полнее и естественнее видеть, что литература (конечно, не в нюансах, а в общем и целом) играла практически одинаковую роль в вызревании национального самосознания венгерского и русского народов. А в движении литературы лидером, «мотором» на протяжении многих столетий являлась поэзия.

Мне время от времени становится удивительно и непонятно, почему сейчас, в наши дни поэзия оказалась как бы оттесненной на периферию литературы. Ведь литература – это, если говорить строго, и есть поэзия. Литература начиналась как поэзия, развивалась как поэзия; лишь с какого-то времени она стала существовать еще и как упрощенная, «разжиженная» поэзия, став – прозой. (Согласен, спорно. Но это мое мнение.)

Мощные всплески литературы – литературы именно как поэзии! – у венгров начались раньше, чем у нас: уже в XVI – XVII вв., когда от Венгрии как государства остались в сущности лишь клочья, за которые дрались между собой турки и немцы, Османская и Священная Римская империи, – венгерская духовность породила такие грандиозные фигуры, как поэты Балинт Балашши, Миклош Зрини и др.

Расцвет русской литературы случился лишь в XIX в.; зато был настолько интенсивным, что вывел русскую поэзию – и уже догоняющую ее прозу – на высший уровень мировой художественной словесности.

Далее можно говорить (опять же оставляя за скобками различия в масштабах, в конкретных проявлениях) о почти синхронном движении литературы в Венгрии и России. На протяжении XIX века литература (прежде всего поэзия) и у нас, и у них перестала быть аристократической ветвью художественного творчества и повернулась к народу, прониклась его духом, его помыслами, его вкусами. Пионером этого процесса стал Шандор Петефи.

Петефи слишком рано погиб (в революционных сражениях 1849 г.), – но начатое им продолжил и довел до совершенства Янош Арань.

В венгерской поэзии был и свой «серебряный век», по времени практически совпавший с нашим. Лидер и знамя этого периода, Эндре Ади, создал поэзию такого непревзойденно высокого уровня, в которой словно бы воплотилось в гармоничном апофеозе все, что выработала мировая поэзия за тысячелетия своего существования.

Причем воплотилось в благородно чистом материале – в ткани венгерского языка, показав, что язык этот в своих возможностях нисколько не уступает любым другим языкам. (Что, кстати сказать, имеет и свой большой минус: поэзию Ади невероятно трудно переводить!) И, что тоже важно, в творчестве Ади нашло отражение самочувствие венгров, с его главными особенностями: самовозвеличением (черта, присущая любой активной нации) в сочетании с трагическим ощущением одиночества, граничащего с безысходностью.

Достойной кульминацией многовекового развития венгерской поэзии мне представляется творчество Аттилы Йожефа, в котором кристальная магия высокой поэзии непротиворечиво сочетается с осознанием кризисной духовности XX века, радость жизни, жажда счастья – с глубокой болью, ощущением бессилия перед деструктивными тенденциями современной истории. И сама поэзия – как феномен человеческого духа – служит ему опорой и маяком в сумерках реальности.

Не могу удержаться и не высказать некоторой удрученности в связи с тем, что после Аттилы Йожефа (примерно со второй половины XX века) пути русской и венгерской поэзии заметно расходятся. Дело, мне кажется, в том, что разрушительным фактором для поэзии явился «авангард»; а конкретнее – победное шествие «свободного стиха», который «освобождал» поэзию от многих свойств, которые она нарабатывала тысячелетиями: от мелодичности, рифмы, звуковой гармонии. То есть от того, что и делает поэзию поэзией.

В русской литературе даже самые отчаянные авангардисты (Маяковский, Хлебников) смогли устоять на, скажем так, пушкинской тропе, не поддались видимой новизне верлибра. (Может быть, потому, что у нас не нашлось такого авторитарного мэтра, каким в Венгрии был Лайош Кашшак? Или дело в каких-то тайных особенностях русского языка?) В венгерской поэзии свободный стих надолго захватил если не господствующие, то очень важные позиции…

И тем не менее мне кажется (надеюсь, я не выдаю желаемое за действительное), что традиционные черты и свойства поэтического творчества, те черты и свойства, которые идут еще от фольклора, – в том или ином виде, теми или иными путями пробиваются в венгерскую поэзию, формируя стихи молодых и не очень молодых современных поэтов. И если случится в духовной жизни наших стран новый «серебряный век», то поэзия и здесь, и там вновь станет синонимом гармонии.

В том, что эта надежда – не пустая иллюзия, мне помогают утверждаться многие и многие стихи, встречающиеся в журналах, антологиях, поэтических сборниках. Аргументом могут служить и – тоже немалочисленные – имена поэтов, которых можно отнести к классике: Шандор Вёрёш, Ласло Надь, Шандор Каняди… (перечень не так легко завершить). Но и в творчестве молодых или относительно молодых поэтов радуют глаз и слух произведения, в которых поэзия присутствует не только как смысл, но и как гармония звукоряда.

Чтобы не увлечься простым перечислением, приведу одно коротенькое стихотворение, автор которого, Золтан Кирай, в весьма нестандартной форме как раз и обращается к мысли о преемственности поколений, о моральном долге современной поэзии перед словесным искусством давних эпох.