Артур Гёргеи и венгерская революционная армия глазами русских мемуаристов
— участников кампании 1849 г.
— участников кампании 1849 г.
«Вся сцена сложения оружия имела вид какого-то грустного величия, понятого и оцененного, можно сказать, каждым солдатом»
13.08.2021
Один раз в месяц мы высылаем анонсы и приглашения на наши мероприятия
В ряду трагических дат венгерской истории особое место занимает 13 августа 1849 г. В этот день 1849 г. у села Вилагош в комитате Арад (ныне это населенный пункт Шириа на крайнем 2 западе современной Румынии) 30-тысячная венгерская революционная армия сложила оружие, безоговорочно капитулировав перед многократно ее превосходившим, почти 200-
тысячным русским войском.
Подробнее в нашей статье!
тысячным русским войском.
Подробнее в нашей статье!
Из первых уст. Историки об истории Венгрии.
Партнерский материал Института славяноведения РАН
Партнерский материал Института славяноведения РАН
Александр Стыкалин
Кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Отдела истории славянских народов периода мировых войн
Артур Гёргеи (художник: М. Барабаш)
В ряду трагических дат венгерской истории особое место занимает 13 августа 1849 г. В этот день 1849 г. у села Вилагош в комитате Арад (ныне это населенный пункт Шириа на крайнем
2 западе современной Румынии) 30-тысячная венгерская революционная армия сложила оружие, безоговорочно капитулировав перед многократно ее превосходившим, почти 200-тысячным русским войском. Ее командующий Артур Гёргеи (в старом написании Гёргей, 1818–1916), на всю оставшуюся жизнь пожертвовав репутацией храбрейшего офицера и талантливого военачальника, пошел на унизительный акт во избежание бессмысленного кровопролития и истребления самого цвета нации. Альтернативы такому решению он не видел — ведь с Запада венгерскую армию теснили австрийские императорские войска во главе с генералом Юлиусом Якобом Хайнау (Гайнау, 1786–1853), сторонником беспощадной расправы над мятежной Венгрией. В тот же день главнокомандующий русских войск фельдмаршал Иван Паскевич (1782–1856) доложил императору Николаю I о капитуляции Венгрии.
2 западе современной Румынии) 30-тысячная венгерская революционная армия сложила оружие, безоговорочно капитулировав перед многократно ее превосходившим, почти 200-тысячным русским войском. Ее командующий Артур Гёргеи (в старом написании Гёргей, 1818–1916), на всю оставшуюся жизнь пожертвовав репутацией храбрейшего офицера и талантливого военачальника, пошел на унизительный акт во избежание бессмысленного кровопролития и истребления самого цвета нации. Альтернативы такому решению он не видел — ведь с Запада венгерскую армию теснили австрийские императорские войска во главе с генералом Юлиусом Якобом Хайнау (Гайнау, 1786–1853), сторонником беспощадной расправы над мятежной Венгрией. В тот же день главнокомандующий русских войск фельдмаршал Иван Паскевич (1782–1856) доложил императору Николаю I о капитуляции Венгрии.
На протяжении многих десятилетий не утихают споры о роли Гёргеи. Миф о его малодушном поведении и даже о предательстве пустил довольно глубокие корни. Причем не только в Венгрии. С осуждением венгерского генерала, своей капитуляцией якобы поставившего крест на европейской «весне народов», выступало левое общественное мнение дореволюционной России.
В последние десятилетия в венгерской историографии (в работах Роберта Херманна и др.) возобладал иной подход к Гёргеи, наиболее выдающемуся полководцу венгерской национально-освободительной войны 1848–1849 гг. Попытки оценить его историческую роль объективно предпринимались, конечно, и в прежние эпохи. Даже в 1850-е годы, когда в сознании венгров совсем свежа была травма, нанесенная поражением революции, ее активный участник граф Ференц Пульски (1814–1897), оказавшись в эмиграции, писал, что при сложившемся положении сопротивление венгров одновременно австрийским и русским войскам, учитывая реальное соотношение сил, было бы просто безумием.
В последние десятилетия в венгерской историографии (в работах Роберта Херманна и др.) возобладал иной подход к Гёргеи, наиболее выдающемуся полководцу венгерской национально-освободительной войны 1848–1849 гг. Попытки оценить его историческую роль объективно предпринимались, конечно, и в прежние эпохи. Даже в 1850-е годы, когда в сознании венгров совсем свежа была травма, нанесенная поражением революции, ее активный участник граф Ференц Пульски (1814–1897), оказавшись в эмиграции, писал, что при сложившемся положении сопротивление венгров одновременно австрийским и русским войскам, учитывая реальное соотношение сил, было бы просто безумием.
Полководческие качества Гёргеи высоко оценивали те, кто в 1849 г. находился от него по другую линию боевых действий. «Нельзя не отдать Гёргеи справедливости, что он показал себя весьма искусным начальником, который сумел отлично воспользоваться ошибками своего противника», — писал в своем дневнике русский офицер барон Леонтий Николаи (1820–1891). У другого участника венгерской кампании, полковника Александра Баумгартена (1815–1883) сложилось впечатление, что венгерские военачальники «употребят все возможные средства, чтобы сделать самое восстание сколь возможно более упорным и отчаянным и только при последней крайности положить оружие». Даже после поражения южновенгерской армии под Темешваром (совр. Тимишоара в Румынии) 9 августа Гёргеи пытался обставить капитуляцию определенными политическими условиями, изложенными им в письме русскому генералу Фeдору Васильевичу Ридигеру (1783–1856), и в ходе контактов с венгерскими парламентерами адъютанту Ридигера Ивану Дроздову показалось, что в случае отказа принять эти условия венгры были готовы «до конца исполнить долг свой и еще попробовать счастия в бою».
Битва при Темешваре (художник: В. Кацлер)
Всё-таки, осознав всю несопоставимость численности двух армий, а значит
бесперспективность сопротивления, Гёргеи предпочел сложить оружие — причем именно перед русским, а не австрийским императорским войском. Из его письма графу Ридигеру (по свидетельству мемуаристов, его копии ходили по рукам русских офицеров) вычитываются надежды на российское посредничество. Свидетели событий из стана русских войск не раз высказывали мнение об обоснованности поступка Гёргеи. Взвесив все обстоятельства, пишет Александр Верниковский, венгерский генерал признал бесполезным дальнейшее сопротивление, и «чтобы не истощать в материальном отношении своей родины, решился покончить бесцельную войну. В том, что он положил оружие, нельзя видеть измену, а только относительную его предусмотрительность и желание сохранить Венгрию для будущей ее деятельности, за что венгерцы должны его благодарить, а не порицать». Особенно эмоционален в оценках Фёдор Григоров: «Подвиг Гёргеи был истинным самоотвержением, ибо он знал, что его оклеймят позором»; «В письме к графу Ридигеру он первого себя отдавал в жертву, с условием спасения своих соратников». Как продолжает мемуарист, «люди поверхностные, легкомысленные, судящие издалека о событиях, в которых не принимали участия, говорили, что ему надлежало бороться до последней крайности; но если лично всякий должен быть готов умереть, то начальнику нельзя распоряжаться так легкомысленно жизнью других». Григоров задается резонным вопросом: могла ли даже самая доблестная армия продолжать успешно борьбу в условиях, когда «уныние и безнадежность были всеобщие». Он так описывает настроения венгерских солдат в момент капитуляции: «Нельзя было равнодушно смотреть на этих воинов, которые, с мертвым отчаянием на лицах, слагали свое не раз победоносное оружие и лобызали свои знамена, навсегда с ними расставаясь. Гусары, спешившись, привешивали сабли и пистолеты на седла, затем обнимали своих лошадей, как верных собратьев, рыдали, прощаясь с ними, и передавали нашим солдатам». Один солдат, не захотевший отдать оружие, выстрелил себе в грудь и свалился замертво. «Вся вообще сцена имела вид не радости и веселия, а какого-то грустного величия, понятого и оцененного, можно сказать, каждым солдатом».
бесперспективность сопротивления, Гёргеи предпочел сложить оружие — причем именно перед русским, а не австрийским императорским войском. Из его письма графу Ридигеру (по свидетельству мемуаристов, его копии ходили по рукам русских офицеров) вычитываются надежды на российское посредничество. Свидетели событий из стана русских войск не раз высказывали мнение об обоснованности поступка Гёргеи. Взвесив все обстоятельства, пишет Александр Верниковский, венгерский генерал признал бесполезным дальнейшее сопротивление, и «чтобы не истощать в материальном отношении своей родины, решился покончить бесцельную войну. В том, что он положил оружие, нельзя видеть измену, а только относительную его предусмотрительность и желание сохранить Венгрию для будущей ее деятельности, за что венгерцы должны его благодарить, а не порицать». Особенно эмоционален в оценках Фёдор Григоров: «Подвиг Гёргеи был истинным самоотвержением, ибо он знал, что его оклеймят позором»; «В письме к графу Ридигеру он первого себя отдавал в жертву, с условием спасения своих соратников». Как продолжает мемуарист, «люди поверхностные, легкомысленные, судящие издалека о событиях, в которых не принимали участия, говорили, что ему надлежало бороться до последней крайности; но если лично всякий должен быть готов умереть, то начальнику нельзя распоряжаться так легкомысленно жизнью других». Григоров задается резонным вопросом: могла ли даже самая доблестная армия продолжать успешно борьбу в условиях, когда «уныние и безнадежность были всеобщие». Он так описывает настроения венгерских солдат в момент капитуляции: «Нельзя было равнодушно смотреть на этих воинов, которые, с мертвым отчаянием на лицах, слагали свое не раз победоносное оружие и лобызали свои знамена, навсегда с ними расставаясь. Гусары, спешившись, привешивали сабли и пистолеты на седла, затем обнимали своих лошадей, как верных собратьев, рыдали, прощаясь с ними, и передавали нашим солдатам». Один солдат, не захотевший отдать оружие, выстрелил себе в грудь и свалился замертво. «Вся вообще сцена имела вид не радости и веселия, а какого-то грустного величия, понятого и оцененного, можно сказать, каждым солдатом».
Ф.В. Ридигер (художник: Дж. Доу)
Л. Кошут (цветная литография с картины В. Принцхофера)
«В войсках Гёргеи до последней минуты существовали в высшей степени порядок и дисциплина», — признал штаб-офицер и военный историк Пётр Меньков (1814–1875), которому самим Паскевичем было поручено составить описание венгерского похода. Весьма организованно происходила и церемония сдачи оружия: как свидетельствует Иван Дроздов, «по отдании чести пехота с грустию снимала с себя боевую амуницию и ставила ружья в козлы. Солдаты, прощаясь, плакали и целовали знамена своих полков; столь же горько прощались они и со своим ружьем». Когда граф Ридигер приблизился к войскам Гёргея и, приветствуя их, начал осмотр, «невыразимо трогателен был вид этого войска, стройного, сильного и бодрого, которое, за несколько месяцев, было так страшно для Австрии, а в эту минуту стояло обезоруженное, покорное и, как бы обреченное на казнь, ожидало исполнения своего приговора!.. Грустным взглядом провожали нас солдаты. Гёргеи подъехал к рядам своих войск и начал было говорить им последнее приветствие. Вся армия, огласив воздух криком «Да здравствует Гёргеи!», отвечала слезами искренней преданности своему вождю. Один из офицеров вышел вперед, чтобы от лица всех сказать несколько слов бывшему своему генералу; но, не в силах будучи удержаться от рыданий, он мог только произнести: «Прощай, Гёргеи!», — повторилось в рядах всей армии». Провозгласившего лишение Габсбургов прав на венгерскую корону Лайоша Кошута (1802–1894), харизматического лидера венгерской революции, мемуарист Фёдор Григоров, не избегнув, конечно, односторонности оценок, называет своекорыстным «политическим
мечтателем», готовым всё принести в жертву «своему неограниченному властолюбию». Показательно, однако, кто Кошуту он противопоставляет именно Гёргеи, «пожертвовавшего своим самолюбием для счастья своего отечества».
мечтателем», готовым всё принести в жертву «своему неограниченному властолюбию». Показательно, однако, кто Кошуту он противопоставляет именно Гёргеи, «пожертвовавшего своим самолюбием для счастья своего отечества».
Николай I (литография П.С. Иванова с картины Ф. Крюгера)
Вместе с тем среди историков до сих пор нет единого мнения, а был ли поступок Гёргеи тактически правильным или нет. По мнению Роберта Херманна, он избрал меньшее зло, ведь к тому времени, когда русские передали Хайнау плененных венгров, кровожадный австрийский главнокомандующий получил от императора Франца Иосифа (1848–1916 гг.) распоряжение не торопиться с расправами, провести более тщательную процедуру расследования перед вынесением приговоров. Как бы то ни было, число расстрелянных австрийцами венгерских генералов и старших офицеров заметно превысило сотню. А потому заслуживает внимания и другая точка зрения, бытующая в историографии.
Российский читатель может, например, узнать из переведенного и на русский язык обобщающего труда по истории Венгрии Ласло Контлера, что Гёргеи предпочел сдаться не Хайнау, а русским, в надежде на то, что это поможет облегчить участь побежденных. «Однако такая выходка, — продолжает историк, — еще более разозлила австрийцев, и без того униженных прежними военными неудачами и необходимостью обращаться за внешней помощью». Эту точку зрения, кстати сказать, подтверждает и свидетельство русского мемуариста Александра Верниковского: «Австрийцы более строго относятся к тем из венгерцев, которые положили оружие перед русскими войсками, и ходатайство русских о смягчении их участи не принято во внимание». Как бы то ни было, при венском дворе возобладало в то время мнение о том, что мятежных венгров надо на ближайшие 100 лет отвратить от любой мысли бунтовать против законного императора. В своем последнем письме графу Ридигеру Артур Гёргеи настаивал на получении от Вены гарантий сохранения жизни своих офицеров, просил «не отдавать их в жертву слепой мстительности» австрийцев. Его надеждам были созвучны ожидания венгерского общества. Александр Верниковский, находившийся в части, дислоцированной в Кашше (совр. Кошице в Словакии), вспоминает, как убийственно подействовала на венгров этого города весть о передаче Гёргеи австрийцам: «Грусть и отчаяние выражались на лицах», ведь не оправдались ожидания: венгры надеялись, что «Россия в видах своих на будущее при разрешении Восточного вопроса, заняв Венгрию, не выйдет из нее и назначит туда кого-либо из своих великих князей».
С чем были связаны и насколько были реальны ожидания, что Николай I решится взять Венгрию под свой контроль, согласившись на принятие короны св. Стефана кем-нибудь из представителей дома Романовых, предположительно одним из своих сыновей? Из источников известно, что члены венгерского революционного правительства прорабатывали идею предложить на определенных условиях венгерскую корону королю «не-австрийской» династии. Об этом знали в Петербурге, но это было утопией: Николай I, высоко ценя монархическую солидарность, не разрешил командованию своей армии вести с венграми переговоры политического характера. До генерала Гёргеи через Ридигера было донесено, что назначение русских войск, пришедших по просьбе Вены ей на помощь, — воевать, и если Гёргеи «желает согласовывать о поклонении перед законным императором», пусть обращается к барону Хайнау.
С чем были связаны и насколько были реальны ожидания, что Николай I решится взять Венгрию под свой контроль, согласившись на принятие короны св. Стефана кем-нибудь из представителей дома Романовых, предположительно одним из своих сыновей? Из источников известно, что члены венгерского революционного правительства прорабатывали идею предложить на определенных условиях венгерскую корону королю «не-австрийской» династии. Об этом знали в Петербурге, но это было утопией: Николай I, высоко ценя монархическую солидарность, не разрешил командованию своей армии вести с венграми переговоры политического характера. До генерала Гёргеи через Ридигера было донесено, что назначение русских войск, пришедших по просьбе Вены ей на помощь, — воевать, и если Гёргеи «желает согласовывать о поклонении перед законным императором», пусть обращается к барону Хайнау.
Вообще на протяжении всей венгерской кампании официальный Санкт-Петербург подчеркнуто демонстрировал свою незаинтересованность во внутренних австрийских делах. Так, 31 декабря 1848 г., в ответ на просьбу о вводе в Трансильванию для «наведения порядка» частей русского корпуса, дислоцированного в румынских княжествах с согласия Османской империи, военный министр князь Александр Иванович Чернышев (1785–1857) донес до сведения его командующего генерала Александра Николаевича Лидерса (1790–1874), что «Государь Император признает неудобным вооруженное с нашей стороны вмешательство во внутренние дела Австрии», ведь «вступление войск наших, не вынужденное крайнею необходимостию, неминуемо затруднило бы общия в Европе политические отношения» и могло бы послужить «поводом к подобному вмешательству других правительств во внутренние дела соседних государств». В Петербурге, очевидно, опасались, что ввод даже ограниченного контингента войск в пределы соседней державы может привести к нежелательному возникновению нового «европейского вопроса» или, иначе говоря, международных осложнений. Только реальная угроза полного краха Дунайской империи и возгорания очага нестабильности в непосредственной близости российских границ побудила царя сначала к краткосрочной отправке отрядов Лидерса из Валахии в Южную Трансильванию, где они не снискали успеха, а затем и к согласию на большее — на направление в Венгрию через Галицию огромной армии Паскевича, перед которой и сложило оружие венгерское войско. Для того чтобы убедить Николая I в необходимости этого шага, юный Франц Иосиф, как известно, сам ездил в Варшаву, чтобы встретиться с российским монархом.
А.Н. Лидерс
Приняв после долгих колебаний решение об интервенции, российский император руководствовался не стремлением защитить родственные по языку или вере народы и не панславистскими амбициями, а принципом монархической солидарности и глубокой заинтересованностью в поддержании тех общеевропейских устоев, в формировании которых на Венском конгрессе 1814–1815 гг. столь велика была роль России. Венгерская революция была воспринята в Петербурге как составная часть всеевропейского заговора против существующего миропорядка. Одним из аргументов в пользу вторжения явились участие в венгерском движении польских революционеров и, более того, присутствие польских военачальников на командных должностях в венгерской армии. Поляки воспринимались как главная центробежная сила в Российской империи. Что же касается тех из них, кто сражался в рядах венгерских войск, то они были, как правило, движимы идеалами восстановления независимой Польши, разделенной между тремя империями, что, по сути, означало разрушение европейского миропорядка. Как читаем в одном из донесений, генерал Юзеф Бем (1794–1850), по представлениям русских штаб-офицеров, планировал, «утвердив свою власть в Трансильвании», двинуть затем армию в другие земли, находившиеся под скипетром Габсбургов, — сначала в Буковину, а оттуда «перенести сколь можно скорее театр возмущения в Галицию», землю, находившуюся по соседству с Российской империей.
Ю. Бем
Николай I, честно исполнив просьбу императора соседней державы, имел основания рассчитывать, что в интересах сохранения чести и престижа России как стороны, непосредственно пленившей венгерских бунтовщиков на поле боя, всем им будет сохранена жизнь. Однако этого не произошло. Примерно 140 участников событий, включая нескольких плененных генералов и весьма умеренного премьер-министра первого революционного правительства графа Лайоша Баттяни (1807–1849), были казнены. Это потрясло всю образованную Европу, было с немалым возмущением воспринято и в высших кругах Петербурга как неблаговидный, вероломный поступок венского двора, бросающий тень и на российского союзника как на косвенного соучастника расправы: ведь в ставке Ридигера предлагали венгерским парламентёрам сложить оружие, положившись на великодушие и рыцарство русского царя, его способность защитить венгров своей могучей рукой.
Казнь Лайоша Баттяни (неизвестный художник)
Мстительность австрийцев вызвала особое негодование русских офицеров. «Австрия не могла совсем простить венгерцам, и это понятно, но не должна ли она была вести себя как держава могущественная, не позволяя в таком деле, где надлежало руководиться одними государственными и политическими соображениями, действовать личностям и мелким страстям», размышлял впоследствии Фёдор Григоров. Как явствует из мемуаров, мысль о том, что австрийцам следовало бы предоставить венграм амнистию, получила широкое распространение среди офицеров. Как и мнение о том, что Российская империя не получила никакого политического выигрыша от участия в подавлении венгерской революции. Отдав Венгрию Австрии, вместо того чтобы посадить на венгерский престол одного из своих великих князей, «Россия закрыла себе ворота на Восток», поскольку лишила себя союзника, размышлял впоследствии Александр Верниковский.
Хотя интервенция 1849 г. и оставалась тяжелым грузом памяти для обоих народов, мешавшим историкам создавать картину безоблачных двусторонних отношений на протяжении веков и заставлявшим их прибегать к мифологизации (вспоминается, например, миф о капитане Алексее Гусеве, якобы перешедшем на сторону венгерской революционной армии), во многих офицерских мемуарах находит реальное отражение неподдельное уважение к достойному противнику. «Нельзя не признаться, что во время Венгерской кампании между нами и неприятелями нашими всегда проглядывали радушные отношения», — заметил Николай Богдановский, описавший пирушку русских и венгерских офицеров после сдачи венграми крепости Мункач (совр. Мукачеве на Украине). Михаил Лихутин обратил внимание на явный парадокс: «Мы пришли помогать австрийцам и помогли им — и
вдруг наши симпатии оказались, по-видимому, на стороне тех, во вред которым мы действовали». Венгерский поход ради спасения Габсбургов казался многим офицерам бессмысленным, тем более что сопровождался большими жертвами вследствие эпидемии холеры. Андрей Фатеев признает: «преобладающим чувством было сожаление об унижении врага, к которому в душе не только не чувствовалось ненависти, напротив — полное, искреннее уважение и сочувствие». А в мемуарах Ивана Дроздова с особым волнением читается описание последнего перед сложением оружия обеда, в котором по приглашению венгерского командования участвовали и российские парламентёры. Настроение было тягостным с обеих сторон. Собравшиеся как на собственную тризну венгерские генералы и офицеры не теряли, однако, достоинства, зная о собственном пленении и неминуемом наказании.
Пусть не реальна была перспектива коронации одного из великих русских князей короной св. Стефана, некоторые офицеры предвкушали именно такое развитие событий, считая, что и для венгров подобная сделка была бы наилучшим выходом из положения. Тем острее воспринималось ими разочарование венгров в неудаче российского посредничества. «Почти каждый из нас Русских, и солдат, и офицер, чувствовал в то время себя участником в этой сумме общего несчастия Венгерцев. Всем нам было грустно, тяжело», — так, резюмируя, Андрей Фатеев передает угнетающую атмосферу сцены пленения достойного противника. «Зная близкое будущее, нельзя было смотреть на бивуак венгерцев без особенного стеснения сердца», фиксирует тот же момент Фёдор Григоров.
Через несколько лет отношения двух соседних держав испортились. В условиях начавшейся в 1853 г. Крымской войны русские войска временно оккупируют румынские княжества Молдову и Валахию, что не отвечало интересам монархии Габсбургов. После вынужденного вывода российских войск из княжеств русскую оккупацию сменила австрийская. Франц Иосиф, по выражению одного из современников, «удивил весь мир неблагодарностью», заняв формально нейтральную, но на самом деле недружественную России позицию. Ведь сохранить свою династию на престоле ему не удалось бы без своевременного вмешательства русской армии в 1849 г. Более того, после падения Севастополя Австрия выступила с ультимативным требованием к России о присоединении к пока еще контролируемому Веной Молдавскому княжеству Южной Бессарабии (с 1812 г. входившей, как и вся Бессарабия, в состав Российской империи) с выходом к Дунаю. Николай I никак не мог простить молодому Францу Иосифу неблагодарности. Согласно одной красивой, но при этом довольно правдоподобной легенде, российский император, предчувствовавший резкое обострение отношений с монархией Габсбургов, разглядывая при посещении Варшавы памятник польскому королю Яну Собескому, снявшему осаду турками Вены в 1683 г., якобы изрек: «Собеский и я были самыми большими ослами в истории, поспешив на спасение Австрии, так и не пожелавшей потом по достоинству отблагодарить».
Венгерская революция 1848–1849 гг. означала серьезный вызов европейскому миропорядку, санкционированному Венским конгрессом по итогам наполеоновских войн в 1815 г. Неспособность лидеров венгерского освободительного движения достичь взаимного компромисса в отношениях с элитами других национальностей Габсбургской монархии (кроме польской) резко ослабила его потенциал. Однако решающим образом на исход революции повлияла прямая военная помощь, оказанная венскому императорскому дому со стороны Российской империи. В более широком плане неудачу венгерской революции предопределила незаинтересованность больших европейских держав (включая Россию) в разрушении монархии Габсбургов, воспринимавшейся как гарант европейского равновесия в силу своего срединного положения на континенте.
Хотя интервенция 1849 г. и оставалась тяжелым грузом памяти для обоих народов, мешавшим историкам создавать картину безоблачных двусторонних отношений на протяжении веков и заставлявшим их прибегать к мифологизации (вспоминается, например, миф о капитане Алексее Гусеве, якобы перешедшем на сторону венгерской революционной армии), во многих офицерских мемуарах находит реальное отражение неподдельное уважение к достойному противнику. «Нельзя не признаться, что во время Венгерской кампании между нами и неприятелями нашими всегда проглядывали радушные отношения», — заметил Николай Богдановский, описавший пирушку русских и венгерских офицеров после сдачи венграми крепости Мункач (совр. Мукачеве на Украине). Михаил Лихутин обратил внимание на явный парадокс: «Мы пришли помогать австрийцам и помогли им — и
вдруг наши симпатии оказались, по-видимому, на стороне тех, во вред которым мы действовали». Венгерский поход ради спасения Габсбургов казался многим офицерам бессмысленным, тем более что сопровождался большими жертвами вследствие эпидемии холеры. Андрей Фатеев признает: «преобладающим чувством было сожаление об унижении врага, к которому в душе не только не чувствовалось ненависти, напротив — полное, искреннее уважение и сочувствие». А в мемуарах Ивана Дроздова с особым волнением читается описание последнего перед сложением оружия обеда, в котором по приглашению венгерского командования участвовали и российские парламентёры. Настроение было тягостным с обеих сторон. Собравшиеся как на собственную тризну венгерские генералы и офицеры не теряли, однако, достоинства, зная о собственном пленении и неминуемом наказании.
Пусть не реальна была перспектива коронации одного из великих русских князей короной св. Стефана, некоторые офицеры предвкушали именно такое развитие событий, считая, что и для венгров подобная сделка была бы наилучшим выходом из положения. Тем острее воспринималось ими разочарование венгров в неудаче российского посредничества. «Почти каждый из нас Русских, и солдат, и офицер, чувствовал в то время себя участником в этой сумме общего несчастия Венгерцев. Всем нам было грустно, тяжело», — так, резюмируя, Андрей Фатеев передает угнетающую атмосферу сцены пленения достойного противника. «Зная близкое будущее, нельзя было смотреть на бивуак венгерцев без особенного стеснения сердца», фиксирует тот же момент Фёдор Григоров.
Через несколько лет отношения двух соседних держав испортились. В условиях начавшейся в 1853 г. Крымской войны русские войска временно оккупируют румынские княжества Молдову и Валахию, что не отвечало интересам монархии Габсбургов. После вынужденного вывода российских войск из княжеств русскую оккупацию сменила австрийская. Франц Иосиф, по выражению одного из современников, «удивил весь мир неблагодарностью», заняв формально нейтральную, но на самом деле недружественную России позицию. Ведь сохранить свою династию на престоле ему не удалось бы без своевременного вмешательства русской армии в 1849 г. Более того, после падения Севастополя Австрия выступила с ультимативным требованием к России о присоединении к пока еще контролируемому Веной Молдавскому княжеству Южной Бессарабии (с 1812 г. входившей, как и вся Бессарабия, в состав Российской империи) с выходом к Дунаю. Николай I никак не мог простить молодому Францу Иосифу неблагодарности. Согласно одной красивой, но при этом довольно правдоподобной легенде, российский император, предчувствовавший резкое обострение отношений с монархией Габсбургов, разглядывая при посещении Варшавы памятник польскому королю Яну Собескому, снявшему осаду турками Вены в 1683 г., якобы изрек: «Собеский и я были самыми большими ослами в истории, поспешив на спасение Австрии, так и не пожелавшей потом по достоинству отблагодарить».
Венгерская революция 1848–1849 гг. означала серьезный вызов европейскому миропорядку, санкционированному Венским конгрессом по итогам наполеоновских войн в 1815 г. Неспособность лидеров венгерского освободительного движения достичь взаимного компромисса в отношениях с элитами других национальностей Габсбургской монархии (кроме польской) резко ослабила его потенциал. Однако решающим образом на исход революции повлияла прямая военная помощь, оказанная венскому императорскому дому со стороны Российской империи. В более широком плане неудачу венгерской революции предопределила незаинтересованность больших европейских держав (включая Россию) в разрушении монархии Габсбургов, воспринимавшейся как гарант европейского равновесия в силу своего срединного положения на континенте.
На русском языке см.:
Русины Австрийской империи в дневниках и воспоминаниях русских офицеров — участников Венгерского похода 1849 года» (Составление, вступительная статья и комментарии М.Ю. Дронова.М.:
Издательский дом «Граница», 2020.
Рошонци И. Тема славянского языкового родства и многоязычия в воспоминаниях русских офицеров — участников Венгерской кампании 1849 г. // Центральноевропейские исследования. 2019. Вып. 2(11). СПб.; М., 2020. С. 61–79.
Юхас К. 6 октября — День памяти арадских мучеников в зеркале истории: практики коммеморации, местные и фольклорные традиции // Центральноевропейские исследования. 2018. Вып. 1(10). СПб.; М., 2019. С. 17–46.
Русины Австрийской империи в дневниках и воспоминаниях русских офицеров — участников Венгерского похода 1849 года» (Составление, вступительная статья и комментарии М.Ю. Дронова.М.:
Издательский дом «Граница», 2020.
Рошонци И. Тема славянского языкового родства и многоязычия в воспоминаниях русских офицеров — участников Венгерской кампании 1849 г. // Центральноевропейские исследования. 2019. Вып. 2(11). СПб.; М., 2020. С. 61–79.
Юхас К. 6 октября — День памяти арадских мучеников в зеркале истории: практики коммеморации, местные и фольклорные традиции // Центральноевропейские исследования. 2018. Вып. 1(10). СПб.; М., 2019. С. 17–46.