Наследие революции 1848/49 cто лет спустя

Выпущенный из тюремного заключения, он получил тогда возможность выехать в Москву. А весной 1948 г. Ракоши, хотя и занимал всего лишь пост вице-премьера правительства, уже обладал огромным политическим влиянием, что проявилось и в ходе юбилейных празднеств. Для подготовки торжеств, запланированных на март 1848 г., была создана комиссия. Ее состав свидетельствовал о том, сколь большое внимание уделялось идеологическому, пропагандистскому обеспечению предстоящих празднеств.

Глава МВД коммунист Ласло Райк (1909–1949) издал распоряжение, по которому органы местного самоуправления городов и сел к 15 марта 1948 г. были обязаны переименовать улицы и площади, названия которых имели какую-либо связь с прежним режимом Хорти. Многие из них предполагалось назвать в честь героев революции 1848 г. К дню 15 марта решено было приурочить и вручение высшей государственной награды (ордена) и высшей государственной премии новой Венгрии — и то, и другое было названо именем Лайоша Кошута.

В конце ноября на заседании комиссии президент страны Золтан Тилди (1889–1961) сформулировал программную установку: проводившиеся в стране после 1945 г. реформы (провозглашение республики, отмену феодальной собственности на землю) следовало представить общественному мнению дома и за рубежом как последовательное осуществление демократических идеалов 1848 г. При этом он цитировал Шандора Петёфи (1823–1849), те строки, где поэт призывал к солидарности с борцами за свободу своих наций. Ссылался он и на идеи Лайоша Кошута (1802–1894) о необходимости тесного сотрудничества народов Дунайского бассейна, развитые им уже в эмиграции после поражения революции.

Венгерская революция была им названа одним из ярких народных движений, направленных на ликвидацию феодальных устоев в Европе. Не обошлось в духе времени и без дежурных ссылок на роль СССР в освобождении Венгрии от «немецко-фашистского ига». Адмирал Миклош Хорти (1868–1957) сопоставлялся по своей реакционности с императором Николаем I, спасшим трон Габсбургов в 1849 г. от неминуемого падения, а сами Габсбурги довольно демагогически с … Гитлером, поскольку и те, и другой охотно разжигали рознь между дунайскими народами, натравливали их друг на друга, действуя по принципу «разделяй и властвуй».

Делегации из Венгрии, посещавшие югославскую Воеводину (бывший венгерский Делвидек) в дни венгерских национальных праздников, видели на улицах городов и сел с компактным проживанием венгров венгерские флаги и прочую национальную символику — и это несмотря на свежий трагический опыт взаимоотношений соседних народов в годы минувшей войны. Ничего подобного в то время не приходилось видеть ни в Чехословакии, ни в Румынии. Между Будапештом и Прагой еще не до конца был урегулирован острый вопрос о массовом выселении словацких венгров. Как бы то ни было, главы чехословацкой и румынской делегаций выступили в духе подчеркнутого уважения к венгерским национальным ценностям и демократическим идеалам, с признанием международного значения революции 1848 г. А значит, организаторам торжеств до некоторой степени удалось использовать столетие революции для налаживания взаимопонимания. Более того, в экспозиции большой юбилейной выставки в венгерском Национальном музее были представлены экспонаты румынских музеев и прежде всего музея города Арад, где по приказу австрийских властей после подавления революции был расстрелян ряд генералов революционной армии (так называемые арадские мученики). Румынское участие в выставке было существенным в свете географической привязки важных событий венгерской революции к территориям, отошедшим к Румынии по Трианонскому договору 1920 г. В самой Румынии в трансильванском городе Сигишоара (в прошлом — венг. Шегешвар) была организована совместная венгеро-румынская акция памяти о венгерской революции. Правда, в соответствии с официальной румынской концепцией празднования событий 1848 г. ее затмили чествования в Блаже (в прошлом —венг. Балажфалва) столетия румынского национального собрания, где был принят важнейший программный манифест, явившийся настоящим вызовом для революционной Венгрии в силу несовпадения целей, преследовавшихся национальными движениями двух соседних народов.

Не прошло и трех недель после февральского коммунистического путча в Чехословакии. Не удивительно, что западная пресса, комментируя будапештские торжества, то и дело обращалась к актуальному чехословацкому контексту. Этот контекст явно прочитывался и в послании венгерскому народу министра иностранных дел Великобритании правого лейбориста Эрнеста Бевина (1881–1951). Венгрия может гордиться тем, отметил он, что подняла меч во имя свободы человечества, для нас же, англичан, источником гордости может послужить то, что в силу нашей притягательности для восставших венгров именно у нас после поражения революции нашли пристанище Кошут и его соратники. Прошедшие 100 лет, продолжал Бевин, не устранили опасности тирании, угрожающей политическим, демократическим правам граждан. А потому не утратил актуальности венгерский опыт 1848 г.: в своем стремлении создать Европу свободную от страха и нужды мы хотели бы надеяться на помощь венгерского народа, продолжающего хранить истинные традиции своей великой революции. Послание Бевина было опубликовано и в венгерской прессе, пока еще не подверженной полному идеологическому контролю.

К тому же в Москве хорошо знали не только об активизации венгерско-югославских межгосударственных связей, но и об особой близости партийных элит двух компартий. Как читаем в одном из советских донесений, до резолюции Информбюро, осудившей Югославию, «у венгров с югославами была дружба настолько трогательная», что министр внутренних дел Ласло Райк «"ухитрился" утвердить явно в угоду югославам устав Демократического союза южных славян Венгрии, в котором был пункт, что этот союз является объединением по национальному признаку и членство в нем ставится выше партийной принадлежности». Не делали венгерские коммунисты и секрета из своего желания брать пример именно с югославов, быстрее других продвигавшихся к сталинской модели. Не скрывал этого и сам Ракоши в беседе с Вячеславом Молотовым в апреле 1947 г. Так, на вопрос, «популярна ли в Венгрии Югославия», он ответил: «Да, она в Венгрии популярна. Надо сказать, что даже популярнее, чем Советский Союз. Дело в том, что венгерский народ не боится югославов, а вот традиционную боязнь к русским не удалось еще изжить». Подобные весьма откровенные высказывания, находившие немало подтверждений в реальной практике югославско-венгерских отношений, в Москве, конечно, помнили и в условиях начавшегося конфликта с Югославией.

Отметив под знаком единства дунайских народов юбилей революции 1848 г., венгерские лидеры дали Сталину не только новые подтверждения венгеро-югославской близости, но и лишний повод для недовольства и подозрений в отношении ускользавшего из-под советского контроля маршала Тито, стремившегося обеспечить своей стране положение региональной державы уже не только на Балканах, но и в дунайском регионе. Равно как и в отношении венгерских коммунистов, склонных потакать амбициям югославского лидера. Как культивирование венгерских патриотических традиций, так и актуализация идей Лайоша Кошута о Дунайской федерации (не говоря уже об активном участии в мартовских юбилейных торжествах югославской делегации, открыто дистанцировавшейся при этом от Москвы) дали новый материал советским партаппаратчикам, готовившим как раз в эти дни для своего руководства справку «О националистических ошибках руководства Венгерской компартии», датированную 24 марта.

Хотя 15 марта Джилас, выступая в венгерском парламенте, строил прогнозы о том, что отношения между независимыми Венгрией и Югославией будут впредь только укрепляться, активизация неблагоприятных внешних факторов могла возродить старые обиды и привести к откату. Именно это произошло в апреле 1948 г. Опасаясь быть заподозренным в проюгославских играх, Ракоши первым из лидеров стран советской сферы влияния подключился к антититовской кампании, инициированной Сталиным. Он прекрасно понимал, что рассерженный на югославов советский вождь может нанести удар и по руководству венгерской компартии как слишком проюгославскому в его глазах. Все более интенсивное сотрудничество Венгрии и Югославии, достигшее апогея как раз к началу весны 1948 г., в течение считанных месяцев уступило место острой вражде. Проведенный в сентябре 1949 г. в Будапеште сфальсифицированный судебный процесс по делу Ласло Райка вывел антиюгославскую кампанию в международном масштабе на новый виток. Нанесенные при этом ближайшему соседу психологические травмы оказались настолько тяжелыми, что весьма затруднили новый процесс взаимного сближения, очень медленно начавшийся после смерти Сталина…

В сегодняшней Венгрии, как заметил ведущий историк Габор Дяни в интервью российскому журналу «Историческая экспертиза», наследие 1848–1849 гг. уже не обладает прежним мобилизационным действием и является объектом не горячей, а холодной памяти. Оно не разделяет людей в зависимости от их политических убеждений. Напротив, 15 марта воспринимается в массовом сознании как праздник, объединяющий нацию на основе незыблемых патриотических идеалов, без которых немыслимо само национальное существование.